Круглова. Эки дела! Как богатые-то купцы живут! Не позавидуешь и богатству-то их.
Феона. Что, матушка, в нем завистного! В этом богатстве-то чужих слез больно много, вот они и отзываются – до седьмого колена, говорят.
Круглова. Значит, старик-то теперь один; то-то он и повадился ко мне ходить.
Феона. Почитай, что один. Дом-то у нас старый княжеский, комнат сорок – пусто таково; скажешь слово, так даже гул идет; вот он и бродит один по комнатам-то. Вчера пошел в сумерки да заблудился в своем-то дому; кричит караул не благим матом. Насилу я его нашла да уж вывела. Это он со скуки к тебе бродит. Гришу-то опять с фабрики привезли, матушка, только больного. Доктор ездит, да еще старичок-раскольник ходит, живых линей ему к подошвам прикладывает. На фабрике-то у нас елехтор немец, Вандер, и такой-то злой пить, что, кажется, как только утроба человеческая помещает; и что ни пьет, все ему ничего, только что еще лучше, все он цветней да глазастей становится. Ну, а наш-то еще молод, и не перенес, и нашло на него ума помрачение. Стал выбегать на балкон да в мужиков из ружья стрелять. Само собой, что не своей волей он это творил. Может, они еще к нему в Москве приступили, да нам-то невдомек было. Стали, говорит, они кругом его сначала как шмели летать, а потом уж в своем виде показались, как им быть следует. И все-то он теперь от них прячется. Ох, пойти! А то сам-то, пожалуй, заругается.
Круглова. Посиди. Кто ж у вас делом-то правит?
Феона. Племянник, матушка.
Круглова. Ипполит?
Феона. Он, матушка, он, Аполит. И по конторе и по фабрике – все он.
Круглова. Каков он, парень-то, я давно у тебя хотела спросить.
Феона. Мученик, матушка, одно слово. Страстотерпец. Один за всех дело делает, покою не знает; а кроме брани, себе ничего не видит.
Круглова. Не пьет он?
Феона. И, что ты, матушка! Ни маковой росинки. А должно, что запьет, я так полагаю, надо быть, в скорости.
Круглова. Отчего так?
Феона. Не стерпит, невозможно. У нас все одно: что честно себя содержи, что пьянствуй – все одна цена-то; от хозяина доброго слова не дождешься; так что за напасть, из чего себя сокращать-то. Прежде Аполит все-таки повеселее ходил, а теперь такой пасмурный, из всего видно, что запить сбирается. Ну, и деньгами бьется, бедный; положения ему нет, а что даст хозяин из милости.
Круглова. Эко, бедный, а!
Феона. Да ты что про него спрашиваешь-то? Аль сватаешь кого?
Круглова. А хоть бы и сватаю; разве дурное дело?
Феона. Кто ж говорит. Уж ты не свою ли?
Круглова. Что ж, и моя невеста.
Феона. Ну, вот дуру нашла; поверю я, как же! Что тебе за охота за подначального человека!
Круглова. Я и за хозяином была, да горе-то видела. Разумеется, попадется состоятельный человек, мы брезгать не станем.
Феона. Зачем брезгать! Да оно и по всему видно, что твоей птичке в золотой клетке быть.
Круглова. Ах, Феонушка, клетка – все клетка, как ты ее ни золоти.
Феона. Что-то наш старик уж очень стал твою дочку похваливать.
Круглова. Пущай его хвалит, нам убытку нет.
Феона. Что ж не похвалить! И всякий похвалит. Да блажной ведь он старичишка-то; говорит такое, что ему не следует. Ведь ему давно за шестьдесят, она ему во внучки годится. А он на-ко-поди, ровно молоденький.
Круглова. Что ты говоришь?
Феона. Будто ты его не знаешь? От него все станется.
Круглова. Ну, где же!
Феона. Да уж верно, коли я говорю. Не в первый раз ему Москву-то страмить. Он, было, и за богатеньких брался, ума-то у него хватило, да местах в трех карету подали; вот теперь уж другое грезит. «Изберу я себе из бедных, говорит, повиднее. Ей моего благодеяния всю жизнь не забыть, да и я от ее родных что поклонов земных увижу! Девка-то девкой, да и поломаюсь досыта».
Круглова. А ведь эти старики богатые только сами много мечтают о себе, а ума в них нет.
Феона. Нет, матушка, нет, один форс. А собьют с него форс-то этот самый, так он что твоя ворона мокрая. Ай, батюшки! Засиделась я.
Круглова. Прощай, Феонушка!
За сценой голос Агнии: «Ты не плачь, не тоскуй, душа-девица».
Феона. Это дочка, чай?
Круглова. Агничка.
Феона. Веселенькая какая, бог с ней.
Входит Агния.
Круглова, Феона, Агния.
Агния. Здравствуй, бабушка.
Феона. Здравствуй, родная! Что ж замолчала? Пой, день твой. Ты знаешь ли, что в тебе поет-то?
Агния. Что?
Феона. Воля. А вот, придет время, бросишь песенки-то.
Агния. Да я в неволю не пойду.
Феона. И рада б не пошла, да коли так предуставлено. Счастливо оставаться! Что вы меня не гоните! Прощайте! (Уходит.)
Агния садится к пяльцам и задумывается.
Круглова. Посоветуйся с матерью-то! Что ты все одна вздыхаешь! Я ведь тебе друг, а не враг.
Агния. Нет, маменька, боюсь расплачусь; а плакать что хорошего. (Работает.)
Круглова. Сказать тебе новость?
Агния. Скажите!
Круглова. Ты Ермилу Зотычу очень понравилась.
Агния. Ах! Убили!
Круглова (улыбается). Мое дело сказать тебе; а там уж, как хочешь.
Агния. Ну, да уж, конечно.
Круглова. Воли я с тебя не снимаю.
Агния (работая). Покорнейше вас благодарю.
Круглова. Деньги никому еще на свете не надоели.
Агния. Еще бы!
Круглова. А как их нет, так и подавно.
Агния. Что и говорить!